В этот вечер все были заняты Семеном и Анной. Их рассказы о круизе слушали с большим вниманием, задавали путешественникам много вопросов, снова и снова рассматривали фотографии, находя на них новые детали, которые не заметили при первом просмотре. На меня никто не обра-щал внимания, это дало мне возможность расслабиться и почувствовать себя членом большой и сплоченной семьи. Я незаметно присматривалась к каждому из них, изучая тонкости их характера, делая свои выводы. Что мне бросилось в глаза с первой минуты, так это особое отношение к Григорию. Лидером в этой семье был именно он. Здесь прислушивались к каждому его слову и неукоснительно выполняли все его советы и замечания. С ним никто не спорил.
В какое-то время я отвлеклась от рассказов Анны о круизе. Мой блуждающий взгляд заскользил по окружающим меня предметам. По от-рывочным сведениям, которые я получила от Григория, эта семья довольно состоятельная. Уже одно то, что Григорий с такой легкостью потратил на меня почти тридцать тысяч (к этому времени миллионы потеряли свои нули), говорило о многом. Но в квартире, где мы сидели за роскошно накрытым столом, показной роскошью и не пахло. Интерьер квартиры был прост, без каких-либо излишеств. Видать, в этой семье духовные ценности ставили превыше материальных. И тут на стене, среди многочисленных эстампов и картин небольшого формата я заметила позолоченную рамку, в которой под стеклом на голубом фоне были два колоса на одном стебле. Мое сердце учащенно забилось. Я непроизвольно, с благодарностью, пожала руку Григория.
— Что, моя ласточка? — нежно спросил он. Я бросила взгляд в сторону колосьев. Он проследил за моим взглядом. — Это те самые колосья, — сказал он. — Тебе снять их? Я не забыл твоего совета, беречь их, как талисман.
— Не надо. Я потом подойду к ним, посмотрю.
— Гриша, давай сюда гитары, — услышала я голос хозяйки дома.
— Извини, я сейчас, — сказал мне Григорий и поднялся. Из соседней комнаты он вышел с двумя гитарами. Одну из них взяла в руки Любовь За-харовна, тронула струны. Из-под ее пальцев возник незнакомый мне мотив. Григорий только подыгрывал ей приглушенными аккордами. И все запели:
Лист березовый кружится
Желтокрылой легкой птицей.
Это листопад.
Мое сердце сжалось. Они пели песню на стихи моей тети. Моей родной тети, которая серьезно занялась поэзией, когда ей было уже за сорок лет. Я слушала, а глаза мои невольно наполнялись слезами. Если бы автор этих строк могла услышать свое произведение, положенное на музыку, то испытала бы большое счастье. Она так мечтала об этом. Человек удивительной судьбы, дочь кадрового офицера, погибшего в первый месяц Великой Отечественной Войны, жена кадрового офицера, дослужившего до полковника, мать кадрового офицера, который уже подполковник. А сама она шесть лет торговала на кольце девятого трамвая всякой мелочевкой и книгами со своими стихами, которые издала на собственные деньги. Теперь она пишет романы. Человек неуемной фантазии, произведениями которой игнорируют все современные издательства, отказывая ей в издании ее книг. А она все пишет и пишет. И откуда все берется у нее в голове, уму непостижимо. Она живет только своими героями, их судьбами. Когда придешь к ней, то у нее только и разговоров о новых героях, которые только зарождаются в ее сознании, обретая необыкновенные биографии, наполненные невероятными событиями.
— Анюта, что вас так расстроило? — спросила Любовь Захаровна, увидев слезы в моих глазах.
— Нет, нет, ничего, — стала оправдываться я. — Просто вы поете песню на стихи моей тети. Она мне читала их много раз, и поэтому я знаю наизусть слова песни, которую вы сейчас поете.
— Что вы говорите? — удивилась Любовь Захаровна. — Надо же, как мир тесен. Я немного знаю о ней. Мне ребята о ней рассказывали. Она торговала на кольце девятого трамвая бусами из натуральных камней.
— А вам тетя ничего не говорила о Лебедушке? — внезапно спросил Семен.
— Как же, говорила. Она уже написала роман, который называется «Российская лебедушка». Моя тетя мне очень много рассказывала о молодой женщине с трагической судьбой, которая нашла свое большое счастье.
— А вы не знаете, почему она свою героиню назвала Лебедушкой? — снова задал вопрос Семен.
— Не знаю. Так ей подсказало ее сердце. Она у нас большая выдумщица.
— Почему она больше не торгует? Я давно уже не вижу ее на рынке,— не унимался Семен.
— Просто устала. Она ведь не молодая уже.
— Да. Простите! Передайте ей от нас большой привет. Мы у нее купили две книги с ее стихами, некоторые из них стали у нас прекрасными песнями.
— Спасибо! Непременно передам. Она очень обрадуется, что ее стихи стали песнями. — Все замолчали на некоторое время. Поднялась Лю-бовь Захаровна и стала собирать со стола грязную посуду.
— Объявляется небольшой перерыв. Можете петь песни, разговаривать, а я сменю посуду и подам десерт.
— Я помогу вам, мама, — поспешила ей на помощь Анна и тоже стала собирать посуду.
— Можно, и я помогу вам? — поднялась я.
— Что вы, Анюта, — остановила меня Любовь Захаровна. — Вы у нас первый раз в гостях. В следующий раз я непременно не откажусь от вашей помощи. — Я беспомощно глянула на Григория. Он взял меня за руку.
— Присядь, моя ласточка. Ты еще успеешь здесь наработаться. Пойдем, я покажу тебе, как я оформил два колоса на одном стебле. — Он снял со стены позолоченную рамку и протянул мне.
— Рамка сделана по моему заказу, — начал пояснять он. — Все остальное я сделал сам.
Фоном для колосьев служил голубой шелк, скорее атлас. На голубом фоне колосья смотрелись очень эффектно. Я погладила по стеклу ладонью.
— Нравится? — спросил Григорий и посмотрел в мои глаза, надеясь увидеть мою реакцию.
— Нравится, — ответила я. — Ты просто молодец, что так красиво оформил. — Я протянула колосья Григорию. — Повесь на место. Ты просто чудо. Я мысленно целую тебя.
Он покраснел и невольно облизал губы.
— Анюта, я люблю тебя, — прошептал он.
— Я тоже люблю тебя, мой рыцарь из сказки.
К нам приближался Семен.
— Григорий, что это у тебя в руках? Неужели отыскал новую ориги-нальную миниатюру неизвестного художника?
— Подойди, посмотри, — Григорий протянул ему рамку с колосьями.
— Что это? — удивился Семен. — И зачем ты эту ерунду здесь повесил, да еще в позолоченной рамке.
— Что ты, Семен, это же новый шедевр, созданный самой природой, — видя, что Семен довольно скептически рассматривает содержимое рам-ки, добавил, — да ты только посмотри внимательно. Видишь? Это два колоса, которые выросли на одном стебле.
— Ну, и что из этого следует, — в недоумении пожал плечами Семен.
— А ничего, — улыбнулся Григорий, — ты просто ничего не понимаешь в настоящем искусстве, или просто не хочешь понять.
— Так объясни, — Семен готов был обидеться. Пришлось вмешаться мне.
— Семен, присмотрись внимательней? Что ты видишь? — Я взяла рамку в руки.
— Два обычных колоса, и ничего больше, — в недоумении пожал он плечами.
— А ты присмотрись еще внимательней, — настаивала я.
Семен пристально вглядывался в колосья. Потом неуверенно произнес:
— Они, вроде бы, на одном стебле, как вы утверждаете, или их так искусно соединили.
— Правильно, Семен, — обрадовалась я. — Они на одном стебле, только их соединил не кто-либо, а сама природа. Они так выросли. Это два колоса на одном стебле. Понимаешь?
— Понимаю. А что это дает? И почему они здесь в позолоченной рамке?
— Это тебе Григорий сам объяснит на досуге.
— Нет, Анюта. Вы уж давайте до конца говорите, — попросил Семен. — Мы сейчас с Григорием редко видимся. У меня семья, мы ведь с Анной совсем недавно поженились и живем отдельно довольно далеко от-сюда в центре города.
— Хорошо, я вам расскажу. Понимаете, еще в детстве я узнала, что если кто найдет два колоса на одном стебле, тот не будет обманут в любви — начала пояснять я.
— Что вы говорите? — искренне удивился Семен. — Тогда, понятно. И кто нашел эти колосья?
— Григорий.
— Гриша, а откуда ты узнал об этом?
— От Анюты.
В это время в комнату вошла Анна с подносом, на котором стояла чайная посуда. Следом за ней шла Любовь Захаровна с огромным тортом на хрустальном подносе. Все засуетились, Светочка захлопала в ладошки, уселась на колени к Семену и протянула пустое блюдце.
— Мне первой! Мне первой! Первый кусочек самый сладкий. Я хочу самый сладкий кусочек. Бабушка, положи мне его на тарелочку скорее.
— Семицветик, а кто сегодня должен кушать самый сладкий кусо-чек? — спросила Любовь Захаровна. Девочка потупилась.
— Самый сладкий кусочек дают гостю. А у нас в гостях сегодня тетя Анюта.
— Что вы, — смутилась я, — пусть ребенок кушает.
— Нет, Анюта, — настаивала на своем Любовь Захаровна, — вы у нас сегодня гость, вам положен самый сладкий кусочек. — Светочка надула губки.
— У тети Анюты может попка слипнуться, а я уже привыкла к сладкому. — Все расхохотались. Я не поняла смысл сказанного ребенком и пе-респросила у Григория.
— Что со мной может случиться? — От моего вопроса все так и легли от хохота.
— Света, как ты можешь так говорить, безобразница, — возмутилась Анна.
— Светочка, — обратилась я к девчушке, — что может со мной случится, если я съем самый сладкий кусочек? — Она потупилась, посмотрела на мать.
— Да, мамочка, я же хочу, как лучше. Тетя Анюта у нас гость. Она добрая, вон какого медведя мне подарила.
Я была в полной растерянности, все смеялись, а я не знала, над чем. Тогда я поманила пальчиком Светочку, она спрыгнула с колен Семена и подбежала ко мне.
— Скажи мне на ушко, что со мной может случиться, если я съем самый сладкий кусочек?— спросила я.
— У тебя может попка слипнуться, — довольно громко прошептала она прямо мне в ухо.
Я так расхохоталась, представив себе такую картину, что долго не могла остановиться.
— Любовь Захаровна, — сквозь смех проговорила я, — мне не надо самого сладкого кусочка, я отказываюсь от него в пользу Светы. Я совсем не привыкла к сладостям. А то, не дай Бог, — тут я снова расхохоталась. — Ну, у вас не ребенок, а ходячий анекдот, — наконец, успокоилась я, утирая слезы.
— Вот видишь, мамочка, как тетя Анюта испугалась, — моргая огромными глазками, серьезно проговорила Светочка. — Теперь у нее все будет в порядке, — она, хитро улыбаясь, отправила в рот приличный кусочек торта. Ее настроение заметно улучшилось, а я продолжала сотрясаться от смеха. Но торт был выше всех похвал! Я такого еще ни разу в жизни не ела. Постепенно этот курьезный инцидент забылся, и трапеза продолжа-лась еще довольно долго.
После такого прекрасного вечера в гостях мы с Григорием почти до рассвета гуляли по ночному городу. Он обнял меня за плечи, а я шла опьяненная выпитым шампанским и его близостью. Я слышала гулкое биение его сердца, которое билось в унисон с моим. Он целовал мои волосы, шеп-тал нежные и ласковые слова, мне хотелось, чтобы этот путь никогда не кончался. Он проводил меня до самых дверей, теперь уже железных, которые сам поставил. У дверей он взял в ладони мое лицо, посмотрел в мои глаза.
— Ты все еще боишься меня, мое солнышко? — спросил он, и едва касаясь губ, поцеловал.
— Я не боюсь тебя, любимый. Я же тебе говорила, что боюсь себя.
— Мы с тобой уже столько времени встречаемся, неужели в тебе ничего не изменилось?
— Изменилось. Я еще сильнее люблю тебя. Я постоянно думаю о тебе. По ночам ты снишься мне. Когда тебя нет, я очень скучаю по тебе.
— Хочешь, чтобы мы с тобой никогда не расставались?
— Хочу. Очень хочу.
— Выходи за меня замуж.
— Ой, нет! Нет. Подожди еще немного. Это решение во мне еще окончательно не созрело.
Он снова поцеловал меня.
— Спокойной ночи, любовь моя! Созревай скорее, — он повернулся и стал быстро спускаться по лестнице, и, когда он был уже на первом этаже я сделала большую глупость.
Продолжение в главе "Все страхи позади"
